Неточные совпадения
Через час, купец, аккуратно
запахнув свой халат и застегнув крючки сюртука, с условием в кармане сел в свою туго окованную тележку и
поехал домой.
— О регенте спросите регента. А я, кажется,
поеду на Камчатку, туда какие-то свиньи собираются золото искать. Надоела мне эта ваша словесность, Робинзон, надоел преподобный редактор, шум и
запах несчастных машин типографии — все надоело!
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься
ехать на вечер в конец города под предлогом «далеко
ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа
пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Гребцы едва шевелили веслами, разгребая спящую воду. Пробужденная, она густым золотом обливала весла. Вдруг нас поразил нестерпимый
запах гнили. Мы сначала не догадывались, что это значит; потом уж вспомнили о кораллах и ракушках, которые издают сильный противный
запах. Вероятно, мы
ехали над коралловой банкой.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же
поехала на старую квартиру матери, но, не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты,
поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым
запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
Перебиваясь кое-как со дня на день при помощи бурмистра Якова, заменившего прежнего управляющего и оказавшегося впоследствии времени таким же, если не большим, грабителем да сверх того отравлявшего мое существование
запахом своих дегтярных сапогов, вспомнил я однажды об одном знакомом соседнем семействе, состоявшем из отставной полковницы и двух дочерей, велел заложить дрожки и
поехал к соседям.
Воевал король Степан с турчином. Уже три недели воюет он с турчином, а все не может его выгнать. А у турчина был
паша такой, что сам с десятью янычарами мог порубить целый полк. Вот объявил король Степан, что если сыщется смельчак и приведет к нему того
пашу живого или мертвого, даст ему одному столько жалованья, сколько дает на все войско. «Пойдем, брат, ловить
пашу!» — сказал брат Иван Петру. И
поехали козаки, один в одну сторону, другой в другую.
Любовь Андреевна. Будьте добры, Яша. И зачем я
поехала завтракать… Дрянной ваш ресторан с музыкой, скатерти
пахнут мылом… Зачем так много пить, Леня? Зачем так много есть? Зачем так много говорить? Сегодня в ресторане ты говорил опять много и все некстати. О семидесятых годах, о декадентах. И кому? Половым говорить о декадентах!
Гаев.
Ехать бы нам. Уже немного осталось. (Глядя на Яшу.) От кого это селедкой
пахнет?
Она издает приторно слащавый, но не противный
запах гниющей водоросли, и для южного моря этот
запах так же типичен, как ежеминутный взлет диких морских уток, которые развлекают вас всё время, пока вы
едете по берегу.
— Знаешь,
Паша, что я сделаю? — говорил развеселившийся Ефим Андреич. —
Поеду к Петру Елисеичу и попрошу, штобы он на мое место управителем заступил.
— Я сам просил, чтобы меня оставили… тряско
ехать… хуже. Все равно где ни умереть. Этот негр, — у него большая рана в
паху… он тоже не мог
ехать…
Я возвратился в Париж осенью прошлого года. Я
ехал туда с гордым чувством: республика укрепилась, говорил я себе, стало быть, законное правительство восторжествовало. Но при самом въезде меня возмутило одно обстоятельство. Париж… вонял!! 39 Еще летом в Эмсе, когда мне случалось заметить, что около кургауза
пахнет не совсем благополучно, мне говорили: это еще что! вот в Мариенбаде или в Париже, ну, там действительно…
Родина ты моя, родина! Случалось и мне в позднюю пору проезжать по твоим пустыням! Ровно ступал конь, отдыхая от слепней и дневного жару; теплый ветер разносил
запах цветов и свежего сена, и так было мне сладко, и так было мне грустно, и так думалось о прошедшем, и так мечталось о будущем. Хорошо, хорошо
ехать вечером по безлюдным местам, то лесом, то нивами, бросить поводья и задуматься, глядя на звезды!
— Не могу больше сидеть тут — задыхаюсь,
запахи же, черт…
Едем домой!..
— Nadine a еtе sublime d’abnеgation! [Надин была — верх самоотречения! (фр.)] — говорила потом одна из присутствовавших на проводах дам. — Представьте себе, она всю дорогу
ехала с открытой шеей и даже не хотела
запахнуть салопа.
Предчувствуя в судьбе своей счастливую перемену, наскоро
запахиваю халат, выбегаю и вижу курьера, который говорит мне: „Ради Христа, ваше превосходительство, поскорее поспешите к его сиятельству, ибо вас сделали помпадуром!“ Забыв на минуту расстояние, разделявшее меня от сего доброго вестника, я несколько раз искренно облобызал его и, поручив доброй сопутнице моей жизни угостить его хорошим стаканом вина (с придачею красной бумажки), не
поехал, а, скорей, полетел к князю.
Становой сейчас же сообразил, что дело может выйти блестящее, но надо вести его умненько.
Поехал в село будто по другому делу, а сам между тем начал собирать"под рукою"сведения и о поповском сыне. Оказалось: обулся поповский сын в лапти, боронит,
пашет, косит сено… что за причина такая? Когда таким образом дело"округлилось", становой обратился к батюшке...
Глумов.
Поедем. Я домашних обедов, запросто, не люблю. В них всегда есть что-то фамильярное: либо квас посередине стола в большом графине, либо домашние наливки, либо миска с отбитой ручкой, либо пирожки свечным салом
пахнут. У вас, конечно, все роскошно, но я все-таки предпочитаю обедать в гостинице или клубе.
—
Пахнет человеком, — сказал я Титу, когда поезд исчез. И потом, положив ему руку на плечо, я сказал: — Это, брат, своего рода прообраз. Жизнь… Можно
ехать в духоте и вони дальше или идти, как вон те фигуры, в темноту и холод… Или, как Урманов, — остаться на рельсах.
Она представила себе снег у крыльца, сани, темное небо, толпу в церкви и
запах можжевельника, и ей стало жутко, но она все-таки решила, что тотчас же встанет и
поедет к ранней обедне. И пока она грелась в постели и боролась со сном, который, как нарочно, бывает удивительно сладок, когда не велят спать, и пока ей мерещился то громадный сад на горе, то гущинский дом, ее все время беспокоила мысль, что ей надо сию минуту вставать и
ехать в церковь.
И чтобы поскорее отделаться от этих людей и от кислого
запаха, она уже достала портмонэ и решила оставить рублей 25 — не больше; но ей вдруг стало совестно, что она
ехала так далеко и беспокоила людей из-за пустяков.
Едет крестьянин
пахать землю, он облегчает труд свой песней; собираются крестьяне жать, косить в знойную рабочую пору, и здесь песня звучит между ними, освежая их среди тяжелых трудов.
Файбиш придержал лошадей, осмотрелся кругом, привстал на санях и вдруг круто, без дороги свернул направо. Лошади увязли по брюхо в снегу, мотая головами и фыркая, и Цирельман услышал теплый, едкий
запах конского пота. Старый актер совсем не мог теперь представить себе места, по которому
ехал. Он чувствовал себя бессильным и покорным, во власти сидевшего впереди, знакомого и в то же время чужого, непонятного, страшного человека.
Спешу вас уверить, что чесноку я даже в погребе не держу, и когда однажды ко мне приехал с визитом доктор, от которого
пахло чесноком, то я попросила его взять свою шляпу и
ехать благоухать куда-нибудь в другое место.
— А ведь ты угадал, Алеша, — сказал он, краснея. — Я ведь именно к ней хотел
ехать. Как подала мне вчера вечером прачка этот проклятый китель, в котором я был тогда, и как
запахло жасмином, то… так меня и потянуло!
Он пожал мне руку,
запахнул свою медвежью шубу и
поехал по визитам, а вечером явился с инструментами.
Вышли на крыльцо. Петр Михайлыч простился, сел на лошадь и
поехал шагом; Зина и Власич пошли проводить его немного. Было тихо, тепло и чудесно
пахло сеном; на небе меж облаков ярко горели звезды. Старый сад Власича, видевший на своем веку столько печальных историй, спал, окутавшись в потемки, и почему-то было грустно проезжать через него.
Ехал мимо этого поля барин и увидал, что старик сидит завтракает, а лошадь одна
пашет. Барин вышел из кареты и говорит старику: «Как это у тебя, старик, лошадь одна
пашет?»
Жил старик со старухою. У них не было детей. Старик
поехал в поле
пахать, а старуха осталась дома блины печь. Старуха напекла блинов и говорит...
Мужик (
пашет, глядит вверх). Вот и полдни, пора отпрягать. Но, вылезь! Заморилась, сердечная. Вот завернусь оттуда, последнюю борозду проеду, да и обедать. Спасибо, догадался, с собою краюшку хлеба взял. Домой не
поеду. Закушу у колодца, вздремну, а буланка травки покушает. Да с богом опять за работу. Рано отпашусь, бог даст.
Иван Иванович. Попробуем. Диана божественная! (Целует ее руку.) Помните, матушка, прошлый год? Ха-ха! Люблю таких особ, побей меня бог! Не люблю малодушия! Вот она где самая-то и есть эмансипация женская! Ее в плечико нюхаешь, а от нее порохом, Ганнибалами да Гамилькарами
пахнет! Воевода, совсем воевода! Дай ей эполеты, и погиб мир!
Поедем! И Сашку с собой возьмем! Всех возьмем! Покажем им, что значит кровь военная, Диана божественная, ваше превосходительство, Александра Македонская!
Не день и не два по разным местам разъезжали конторщик
Пахом да дворецкий Сидорушка, сзывая «верных-праведных» на собор в Луповицы. За иными приходилось
ехать верст за восемьдесят, даже за сто. Не успеть бы двоим всех объехать, и вот вызвались им на подмогу Кислов Степан Алексеич, Строинский Дмитрий Осипыч да еще матрос Фуркасов. Напрашивался в объезд и дьякон Мемнон, но ему не доверили, опасаясь, не вышло бы от того каких неприятностей.
И через час
Пахом на рыженькой кобылке
ехал уж возвещать Божьим людям радость великую — собирались бы они в Луповицы в сионскую горницу, собирались бы со страхом и трепетом поработать в тайне Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать веру истинную, проникнуть в тайну сокровенную, поклониться духом Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
Я ожидал этого, но всё время, пока я
ехал по тайге, заливались птицы, жужжали насекомые; хвои, пригретые солнцем, насыщали воздух густым
запахом смолы, поляны и опушка у дороги были покрыты нежно-голубыми, розовыми и желтыми цветами, которые ласкали не одно только зрение.
После полудня к хозяину приезжает очень высокий и очень толстый мужик, с широким, бычьим затылком и с громадными кулаками, похожий на русского ожиревшего целовальника. Зовут его Петром Петровичем. Живет он в соседнем селе и держит там с братом пятьдесят лошадей, возит вольных, поставляет на почтовую станцию тройки, землю
пашет, скотом торгует, а теперь
едет в Колывань по какому-то торговому делу.
В комнате на станции тускло горит лампочка.
Пахнет керосином, чесноком и луком. На одном диване лежит поручик в папахе и спит, на другом сидит какой-то бородатый человек и лениво натягивает сапоги; он только что получил приказ
ехать куда-то починять телеграф, а ему хочется спать, а не
ехать. Поручик с аксельбантом и доктор сидят за столом, положили отяжелевшие головы на руки и дремлют. Слышно, как храпит папаха и как на дворе стучат молотом.
Я морщусь, но… но зачем же зубы мои начинают жевать? Животное мерзко, отвратительно, страшно, но я ем его, ем с жадностью, боясь разгадать его вкус и
запах. Одно животное съедено, а я уже вижу блестящие глаза другого, третьего… Я ем и этих… Наконец ем салфетку, тарелку, калоши отца, белую вывеску… Ем все, что только попадется мне на глаза, потому что я чувствую, что только от
еды пройдет моя болезнь. Устрицы страшно глядят глазами и отвратительны, я дрожу от мысли о них, но я хочу есть! Есть!
Поехали. С мягкой вначале дороги долгуша попала на бревенчатую мостовую улицы, шедшей круто в гору между рядами лавок с навесами и галерейками. Теркин вглядывался в них, и у него в груди точно слегка саднило. Самый
запах лавок узнавал он — смесь рогож, дегтя, мучных лабазов и кожи. Он был ему приятен.
В Берлине же
пахнула на меня моим Нижним и встреча с моим товарищем по Казани С-вым, который
поехал лечиться на какие-то воды. Бедняга — тогда уже очень мнительный — боялся все чахотки, от которой и умер несколько лет спустя.
Этот
запах, немного нечистый, но возбуждающий, приятно напомнил Юрасову ту, к которой он
ехал, и, улыбнувшись, веселый, беспечный, расположенный к дружелюбной беседе, он пошел в вагон.
В ресторане — татары в засаленных фраках, в кабинетах темно, холодно,
пахнет вчерашней попойкой;
еда безвкусная; облитые диваны.
Он почувствовал могильный холод, трупный
запах поразил его обоняние, и он проснулся, обливаясь холодным потом. На дворе было позднее утро. Сделав спешно свой туалет, он
поехал к аббату Груберу.
— Слышите?.. Его голос! Видите, граф, у меня в доме, во дворце, меня осаждают… Без докладу! Как это
пахнет русским мужиком!.. И вот ваш будущий канцлер!.. Того и гляди придет нас бить!.. Вашу руку, граф!.. Заодно — действовать сильно, дружно — не так ли?.. Вы… ваши друзья… или я
еду в Курляндию.
Николай, уже не перегоняясь, ровно
ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которою он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал этот
запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полною грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до
паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он
ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья и он тронулся, сопутствуемый беспорядочно-заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из-за свиты, окружавшей императоров.
Он
ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до
паха лошади, иногда отдавая не поворачиваясь докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он
ехал кататься.